Выбирая смерть
Размышляя о смерти, он всегда думал о ней не в отношении себя, а в приложении к кому-то: к пожилому соседу-архитектору, днями напролет рассматривающим на веранде макеты своих работ; к старушке-почтальонше, в свои 85 упорно шагавшей на службу в любую погоду; к своему дяде, родившегося с пороком сердца и каждый день глотавшем по горсти таблеток…
Он видел много смертей: ведь он работал в больнице. Там многие выздоравливали и уходили, но многие умирали и тоже уходили - только в другую сторону. Их смерти были разными: легкими и трудными, быстрыми и затянувшимися, одинокими и публичными.
Он никогда не переживал о них, об этих умирающих людях – они были для него чужими, посторонними единицами, ничего не значащими именами на медицинских табличках на дверях больничных палат.
Да и почему он должен был о них думать или что-то чувствовать к ним? Он аккуратно и очень ответственно выполнял свои обязанности, всегда приходил на работу немного раньше, и уходил немного позже, на работе вел себя очень вежливо и внимательно – этого было достаточно.
Больные его любили, им нравилось беседовать с ним. Когда его часть работы была выполнена, он рассказывал им о том, что происходит в мире, высказывал свою точку зрения на происходящее. Он всегда знал, какие аргументы привести, чтобы победить оппонента в споре, если больной не соглашался с ним в чем-то. Конечно, он всегда оказывался прав. Он много читал, много смотрел ток-шоу, и, несмотря на то, что его круг общения ограничивался больницей, он был уверен в том, что обладает широким кругозором, большим жизненным опытом и точно знает, как правильно.
Больные с ним соглашались – и, в его глазах, это было однозначным подтверждением его правоты. Ему никогда не приходило в голову, что они могут соглашаться с ним по разным причинам, например – из-за того, что им просто не хватает сил на споры, от того, что им, в принципе, было все равно, от того, что они в чем-то от него зависели.
Больные часто обращались к нему с просьбами. Он их выполнял. Это были небольшие, необременительные просьбы: купить газету, выяснить счет спортивного матча, отключить от аппарата системы жизнеобеспечения.
Все это было для него несложно. Газетный киоск был рядом, смотреть спортивные программы он и сам любил, как отключить аппарат жизнеобеспечения он тоже знал – он работал в больнице уборщиком уже много лет, всего насмотрелся, да и память у него была хорошая. С просьбами о газетах и спортивных новостях к нему чаще обращались сами больные, а с просьбой «нажать нужную кнопку» - их страдающие родственники.
Он их понимал - и тех, и других. Больным скучно лежать целыми днями в палатах, а родственникам крайне тяжело наблюдать за медленно и очень медленно умирающими. Выполняя их просьбы, он делал жизнь первых веселее, а вторым – приносил умиротворение и покой.
Он считал себя утонченным человеком, и все, что делал, старался делать изящно и изысканно, придавая каждому своему поступку или действию особый возвышенный смысл – будь то мытье больничного коридора или прерывание человеческой жизни. Когда он мыл коридор – тщательно и с достоинством выполнял свои обязанности, когда «нажимал на кнопку» - благородно выполнял просьбу о помощи.
Обычно он «нажимал на кнопку» или, как он про себя это называл - «задувал свечу» ночью. Он надевал белый чистый халат, входил в палату, читал несколько строк из Библии, «задувал свечу» и ждал нужный результат. Через несколько минут больной уходил в «лучший мир». Только один раз у него не получилось соблюсти эту торжественность.
Тощий, костлявый, седой старик, родственники которого уже утомились ожидать его перехода в «лучший мир», вдруг открыл глаза и во время молитвы схватил его за руку – старик понял, что происходит, он почувствовал, что сейчас умрет – и не хотел этого. Он не хотел переходить в «лучший мир»! Безумец! Старик цеплялся за его руку и пытался бороться! Но его старческих сил не хватило, и он ушел.
Этот случай заставил его задуматься, но ненадолго. Это было лишь досадное исключение из общего правила – ведь «до» и «после» все было нормально.
Однажды во время уборки он упал в обморок. Дежурный врач его осмотрел, были проведены необходимые тесты – оказалось, что он обречен на больничное существование. Ему, оберегая, не сказали об этом.
Он лежал в светлой, уютной палате, у чисто вымытого окна, смотрел на цветущий сад, читал газеты, болтал с коллегами о пустяках и чувствовал себя – на каникулах. Как-то ясным, солнечным утром он открыл глаза, сладко потянулся, и улыбнулся в предвкушении утренней чашки ароматного чая. Из коридора до него донеслось несколько отрывочных фраз: его дядя-сердечник разговаривал с его сменщиком.
Он похолодел.
Он понял, о чем они говорили.
Его мир перевернулся.
Он прозрел.
Он уже не мог вернуть всех тех, кого убил. Но он страстно захотел спасти свою «свечу». В сумерках он сделал вид, что заснул, затем осторожно выскользнул из палаты и побежал. Он бежал в темноте, бежал по бесконечным, пустым больничным коридорам, спасаясь, задыхаясь от бега. Он споткнулся на лестнице, покатился, упал, сильно ударился головой и замер.
Когда он очнулся, ему очень хотелось пить, и он с благодарностью принял протянутую кем-то чашу, с наслаждением выпил питье, отдававшее каким-то знакомым травяным вкусом. Удивляясь словам, которые произносил, но всем сердцем прочувствовав их справедливость и испытав от этого абсолютное облегчение и освобождение, он сказал: «Критон, мы должны Асклепию петуха. Так отдайте же, не забудьте».
